Поучительные сказочки его родины.
В Алтайском театре драмы премьера: режиссер Марина
Глуховская поставила трагикомедию «Случайные встречи» по пьесе Уильяма Сарояна
«Путь вашей жизни». Мы увидим спектакль 20, 21 и 22 марта, а пока можем узнать,
что режиссер думает о пьесе и персонажах, разнице между российским и
американским подходами, советском прошлом и цифровом настоящем.
Одинокие
фигуры.
- Сароян – автор, по ряду причин у нас позабытый и
малоизвестный, его начали переводить, потом перестали: не понравилось, как он
отозвался в прессе о своей поездке в советскую Армению. А он настолько крупный
писатель! Все его персонажи – в каком-то смысле одни и те же люди, достаточно
простые, в основном ниже среднего социального статуса. Он интересовался ими и
сохранял в памяти все эти случайные встречи – из этого возникает образ другой
Америки, прямо противоположный Америке Фицджеральда.
Я прочла пьесу и подумала: она хороша и она стильная,
но она немного абстрактна, это скорее удовольствие для интеллектуального чтения;
плюс длинные-предлинные ремарки – авторская режиссура, заложенная внутри этого
непростого и, надо сказать, очень условного мира. И я подумала: а что, если
этим персонажам подарить биографию, внедрить в пьесу судьбы других героев
произведений Сарояна– ведь автор всегда шире своего текста? И вот так
постепенно у нас создавался этот вот сарояновский мир, в центре которого (с
драматургической и интеллектуальной точки зрения) сидит человек по имени Джо и
решает человеческие судьбы. А у моего конкретного Джо есть даже прототип, Джесси
Ливермор, знаменитая фигура, великий биржевик, который выиграл на кризисе в
1929 году.
Я работаю с реальными историями, во всяком случае,
стараюсь; рассказываю артистам, кто такой был Хью Лонг, за что его застрелили в
1935 году, что за забастовка была в Сан-Франциско, кто такой Маккарти; я привлекаю
документальную среду, погружаюсь в удивительное время. Это ведь осень 1939 года
– еще не случился Пёрл-Харбор, и вся Америка обсуждает выборы и Депрессию.
Депрессия ведь не закончилась в тридцать пятом году, в тридцать девятом все это
никуда не делось. И вот люди, пережившие Депрессию, со всеми этим нерешенными
проблемами открыли бар – по сути, кабаре со всей этой культурой, с дамами,
которых мы не можем назвать дамами полусвета, но можем назвать их шоугелз; да,
они подрабатывают проституцией, но для них это не профессия, а способ
выживания.
Я пытаюсь проявить все это, что есть у Сарояна в
подтексте, создать эту атмосферу и поговорить о действительно важных вещах. О
том, что человек может оставаться человеком даже на краю мировой катастрофы, что
люди могут любить друг друга, слушать
эти барные исповеди, и рассказывать свою судьбу за стаканом пива или виски.
Все это похоже на серию работ прекрасного художника
Эдварда Хоппера «Одинокие фигуры». Какие они большие, эти фигуры, какие
человечные! – но человек не вершитель миров, его судьба зависит от
обстоятельств, и это грустно. Люди борются за сохранение своего человеческого
достоинства, за выживание, даже за копейку. И над всем этим самая большая
проблема – проблема человеческой совести. Ну, вот биржа. Она должна
существовать, но люди же не должны разоряться из-за чьей-то биржевой игры? Ты
один выиграл, а весь мир рухнул. Сароян об этом думал, он говорил: да, люди много пишут о первой мировой, а вот
эта экономическая война, что она делает с людьми!
Американский
подход.
-
Марина, здесь, на Алтае говорят про интерес и внимательное отношение писателя к
простым людям, мы сразу вспоминаем Шукшина. И я вот подумала, что пьеса будет
нам близка еще и поэтому.
- Ну… нет. Мы
очень разные. Конечно, есть общечеловеческое, и все люди в чем-то похожи, но
культуры разные. Можно переживать боль по-американски, а можно по-русски,
по-российски. Американский подход выражен в этом общемировом слове о’кей. Это
когда ты умираешь, но из последних сил улыбаешься: у меня все о’кей, возьмите
меня на работу. И за этой улыбкой – «здравствуйте, что вам принести?» – стоит
много всего, поэтому она победила мир.
Страдают и мучаются все, но у нас – и Шукшин это
очень хорошо чувствовал – есть и упоение, извините, грязью и свинством; и
поэтика дна; и достоевщина, баня с пауками… Разные традиции, разные истории
стран.
- Расскажите,
пожалуйста, про главного героя: вот этот Джо, он кто? Что он делает, кроме
того, что сидит за стойкой?
- По нашему внутреннему разбору – а для артиста
нужно все – Джо самоубийца, а бар – по самому верхнему образу – это чистилище,
куда он, ирландец, католик, попадает после смерти чтобы заслужить слова
«хороший человек Джо».
Он жил своей жизнью хай- и суперхай-класс, вопросы совести его не интересовали, только счета, только деньги, только расчеты и цифры. Для биржи цифры – всего лишь цифры, но это вопрос масштаба. За цифрами стоят люди, их маленькие домики, их разоренные семейства, стоит девочка, в 15 лет занимающаяся проституцией, потому что в 1929 году разорили ее папу. Вот к 1939 году пятнадцатилетняя Китти Дюваль с невероятным жизненным багажом появляется в этом баре и начинается история. История пробуждения совести, история новых взглядов, и надо еще заслужить, чтобы дожить до финала и услышать: «хороший человек Джо». Как раз наша мысль – она вот такая.
Он жил своей жизнью хай- и суперхай-класс, вопросы совести его не интересовали, только счета, только деньги, только расчеты и цифры. Для биржи цифры – всего лишь цифры, но это вопрос масштаба. За цифрами стоят люди, их маленькие домики, их разоренные семейства, стоит девочка, в 15 лет занимающаяся проституцией, потому что в 1929 году разорили ее папу. Вот к 1939 году пятнадцатилетняя Китти Дюваль с невероятным жизненным багажом появляется в этом баре и начинается история. История пробуждения совести, история новых взглядов, и надо еще заслужить, чтобы дожить до финала и услышать: «хороший человек Джо». Как раз наша мысль – она вот такая.
-
Вам нравится, что вся история разворачивается в баре?
- Бар – это место, где ты чувствуешь себя другим.
Здесь тебе не просто наливают ради пьянства, это образ свободы, здесь звучат
какие-то актуальные тексты, здесь артисты выступают за еду, да, но еще и потому,
что они талантливые.
Мне очень захотелось такого мира, я пытаюсь его создать
силами наших артистов и художников. Мы много работаем, я очень надеюсь, что
получится.
Принять сторону.
- Вы ждете чего-то от зрителей?
- Во-первых, я хочу, чтобы люди ходили в театр, это
правильно, это хорошо, это, как молодежь говорит, плюс в карму. А во-вторых –
внимания. Мы обращаемся к зрителям и надеемся, что будет отклик, диалог. И я
хочу показать связную историю, но тут куча разных вещей, и кто там чего додумает,
исходя из образного ряда, что у кого получится… В театр ходят разные зрители, одни только
сюжет считывают, а другие понимают все, вплоть до видеоряда. И тут каждому свое.
-
Марина, в театре идет ваш спектакль «Время женщин», и хотелось бы сверить зрительские
реакции с режиссерским замыслом – ту ли историю мы увидели, которую вы нам
рассказали?
- Вот смотрите: эта
история происходит в те самые шестидесятые годы, ту самая хрущевская оттепель,
именно об этом времени говорят, когда вспоминают, как был прекрасен Советский
Союз. И разворачивается такая драма: люди, которым под старость лет-то и лгать
уже стыдно, проворачивают такую аферу и этот Колька на нее соглашается, за
жилплощадь, за комнату; а потом его новая жена выгоняет падчерицу: иди, куда
хочешь. Вот вам прекрасное советское государство, «детский сад и лагерь»: мать
умрет, ребенка отдадут в детский дом, жилплощадь отберут. Вот, о чем я хотела,
о том и сказала. Я рада, что автор меня поняла, и ей понравилась работа. Не все
сейчас в спектакле ровно, но артисты стараются его держать.
-
А я, когда смотрела спектакль, думала, что, может быть, есть такие времена,
которые вытаскивают из людей все самое плохое.
- Ну, они же всегда… Это как-то периодами, но
неизбежно наступают такие времена, когда либо ты, либо тебя. Вот и сейчас:
плоха или хороша эта цифровая экономика? Она прекрасна, мы же луддиты. Но ведь
и луддиты всего лишь боролись всего за свои рабочие места, они не ненавидели
машины, они просто хотели есть. И есть хотелось сейчас и им, а лучше от того,
что появились машины, будет потом и кому-то другому. И мне кажется, это
касается всех, и нас тоже. Когда совсем пожилому человеку с мизерной пенсией
говорят: потрепите, дальше будет лучше, а ему 75 лет – чего ему ждать? Ну,
потом будет лучше, а он-то здесь и сейчас. И мы здесь и сейчас, и нам трудно. И
вопрос-то не в том, что мы должны быть
хорошими, а в том, что мы постоянно оказываемся перед выбором и выбираем сторону.
Да мы бы не хотели ничего выбирать! Зачем это, когда
для того, чтобы быть хорошим человеком, достаточно просто сортировать мусор – пластик
к пластику, стекло к стеклу; водить ребеночка в школу, говорить соседям «здравствуйте».
И все бы так хотели жить, это же и есть рай, но иногда туда вторгаются
посторонние и даже вредоносные мотивы для жизни человека. Я вот читала
воспоминания Бродского, это до такой степени печально! Первое осмысленное
воспоминание будущего лауреата нобелевской премии: они с мамой едут на крыше
вагона из эвакуации и какая-то тетка поливает кипятком из чайника
дядьку-инвалида, цепляющегося за поручни, чтобы он не лез в переполненный
вагон. Но театр не митинг, и театр не дает ответов. Ну да,
хорошо быть богатыми и здоровыми, плохо быть бедными и больными, пусть подлецов
не будет, а будут мир, дружба и красота… Но жизнь нам этого не позволяет.
- Почему вы выбрали для нашего театра именно пьесу Сарояна?
- Я давно поняла, что это хороший материал, и все
хотела найти время, место… И мне показалось, что это хорошее предложение для вашего
театра. Почти все артисты алтайской Драмы – очень молодые люди, пусть они
займутся этими вещами и поймут, что это не так просто. Так взрослеет театр, так
поднимается материал, и да, это будет интересно зрителям, зрители всегда
чувствуют хорошее, если с ними говорить честно. Я, во всяком случае, всегда на
это рассчитываю. Понятно, что ведущая
партия у режиссера, режиссер ведет за собой труппу и публику, но я рассчитываю,
что зритель поймет наш изначальный посыл и пройдет вместе с нами весь этот
путь, путь нашей жизни.
Лариса Хомайко.
Добавить комментарий